Почему пресс-службе МВД плевать на имидж своего ведомства

Есть такая работа, товарищи, Родину защищать. Причем не так, чтобы вот прямо всю Родину целиком, а какую-нибудь ее часть. Я бы даже сказал, какое-нибудь ее ведомство. Мэрию, Пенсионный фонд, все имеющиеся в стране министерства, полицию — каждая государственная структура в нашей стране имеет специально обученную прослойку под названием «пресс-служба». И эта прослойка решает одну-единственную задачу: защитить свое ведомство от журналистов. Святая и благородная цель.

Итак, сегодня речь пойдет о пресс-службе МВД. Не скрою, сначала я собирался писать о женщинах, испытывающих грусть после секса, но руководитель пресс-службы карельского МВД Александра Воронченко, надо отдать ей должное, смогла отвлечь меня от этих глупых мыслей. В общем, вчера я рассказывал о некой театральной художнице, у которой украли сумку. Полиция сумку нашла. В ней было всё, кроме кошельков. Содержимое кошельков было переложено в полиэтиленовый пакетик, а сами кошельки сгинули безвозвратно. По версии полиции, сумку взяла какая-то старушка, хотела отнести в администрацию театра, но отвлеклась, забыла, увезла в Кондопогу, а потом вспомнила и вернула. Версия нормальная, но остаются вопросы. Их я и задал пресс-службе МВД.

Куда пропали кошельки? Почему не было возбуждено уголовное дело? Полиция сама вышла на старушку или старушка «сдалась» добровольно? Почему она вернула «нечаянно» взятую сумку не в театр, а в полицию? В общем, вопросы были вполне понятные и, как мне казалось, несложные. В ответ же я получил только вот это: «Имущество заявительнице возвращено. Требований о возврате портмоне и кошелька или же возмещении стоимости указанных вещей не поступало». И что?

Или от того, что заявительница не указала, что деньги лежали в кошельке, кошелек можно не возвращать? Так, что ли? Я спросил, где кошельки, мне отвечают, что «требований о возврате кошелька не поступало». Спрашиваю, добровольно ли сдалась бабушка, отвечают, что «требований о возврате кошелька не поступало». Спрашиваю, почему не возбуждено дело, отвечают: «Требований о возврате кошелька не поступало». Но это же издевательство. Я не выдержал и позвонил Воронченко. Дальше пересказ нашего разговора. Не дословный, но близкий к тексту.

— Это что?
— Наши юристы считают, что это исчерпывающий комментарий.

— Но вы же не ответили ни на один вопрос.
— В сложившихся обстоятельствах по данной ситуации это исчерпывающий ответ.

— Почему не возбудили дело?
— В связи с отсутствием состава преступления.
— Но пропали вещи.
— Заявительница не просила их вернуть и не требовала компенсации.
— У кого? С кем она разговаривала? С полицией или с похитительницей?
— В этом деле нет похитительницы.
— Но вещи же пропали.
— Она не просила компенсации
— Так полиция или непохитительница предлагали компенсацию?
— В ответе всё написано.

— Там ничего не написано!

— Это ваше оценочное суждение.

— Кто с ней разговаривал с заявительницей?!
— Вы же понимаете, что разговаривает только полиция.

— Так это полиция ей предлагали компенсацию? Из каких бюджетов?
— Ей никто ничего не предлагал, но она сама не попросила.

И здесь можно расшибиться об эту стену, но всё равно ничего не понять. О каком доверии к полиции может после такого идти речь? О какой привлекательности облика? Эти люди реально своими руками хоронят даже зачатки какой-то симпатии к их организации. Ведь это не политическое дело. Что здесь скрывать? Ведь в обстановке такой тупой недосказанности человек неизбежно будет домысливать, и воображение может увести его в самые идиотские дали.

Ну как объяснить, что пропали кошельки, а дело не возбуждено? Два месяца назад девушку Арину Ханиневу задержали за то, что она в магазине по рассеянности забыла заплатить за резинки для волос стоимостью 70 рублей. Она была готова расплатиться на месте, ничего не пропало, полиции не пришлось никого разыскивать, сумма ничтожна. Но ее продержали 15 часов в спецприемнике. Участковая полицейская жалеет, что дело прекратили и что оно не было доведено до суда. А здесь сумма взятого гораздо большая, вещи возвращены не все, и почему-то никто не возбуждается по этому поводу. Что остается думать?

Может, старушкиной дочке очень понравились портмоне и кошелек, а ее муж работает в полиции? Он ей такой:

— Верни вещи, дура.

А она ему:

— Ты чо, разрулить не сможешь? Позвони своим, пусть чего-нибудь придумают. Ты же полковник.

Ну он и позвонил. А все остальные теперь выеживаются на пупе, придумывая немыслимые отписки. Нет, конечно, может, всё вовсе не так, но недосказанность и закрытость неизбежно приводят к домыслам и возбуждают недоверие.

— Ваше право думать всё что угодно, — говорит на это Воронченко, как бы давая понять, что, по большому счету, им там реально плевать на то, что о них подумают люди.

А накануне они не захотели объяснить, что случилось с людьми, которые расклеили на улицах симпатичные портреты Путина. Просто отказались что-либо говорить. Почему? Ведь если вы не причастны к их исчезновению, просто так и скажите. Но раз вы этого не говорите, значит, причастны. И что вы с ними сделали?

— Я не даю комментариев, — сказала Воронченко.

— Но почему?

— Вы же понимаете, что раз я не даю комментариев, то я и не скажу, почему.

— Вам приказали?

— Без комментариев.

— Но это же жутко. Может, вы их там убили, запытали, запугали. Получается, что у нас в стране человека полиция может просто выкрасть, распылить, и никто об этом даже не узнает.

— Ваше право думать всё, что угодно.

Или иными словами начальник пресс-службы буквально дает понять, что люди могут быть любого, даже самого ужасного мнения о ведомстве, которое она защищает.

Однажды я хотел посетить спецприемник в Сулажгоре. По описанию той самой Арины Ханиневой в этом учреждении были отвратительные условия содержания. Но, может, она преувеличила? Может, ночь в неволе наложила на ее сознание мрачный отпечаток и всё там не так уж и скверно? Казалось бы, если вам нечего скрывать, пустите журналиста, пусть он сам увидит, что там не грязно, не воняет и лавки пригодны для длительного сидения. Но нет.

— Вы же понимаете, — говорит Воронченко, — что это режимный объект и вас туда никто не пустит.

Дескать, описывайте всё с чужих слов, и пусть мы будем выглядеть чертями в аду. Плевать.

Я хотел поговорить с участковым, из-за которого девушка провела ночь и полдня за решеткой. Быть может, он смог бы как-то объяснить, почему он не посмотрел записи с камер и не составил протокол. Может, у него есть какое-то оправдание. Может, он смог бы растолковать свою позицию, и полиция после этого не показалась бы монстром. Но помощник Воронченко Алексей Бережной отказал мне в этой встрече.

Два месяца МВД не в состоянии сформулировать свое мнение по той истории. По закону у них была неделя на ответ. Но дальше началась служебная проверка, которая длится месяц. А потом по «объективным обстоятельствам» — фигурант проверки ушел в отпуск — проверка затянулась еще на месяц.

А еще полгода назад я просил МВД объяснить, почему полиция всего один раз возбудила дело о вандализме из-за расписанных всяким непотребством зданий. Только один раз. Когда на зданиях появились надписи со словами Макеев, Белуга и Пивня. А нарисованные члены, матерные слова, адреса наркодилеров полицию почему-то не волнуют. Почему такая избирательность? И в ответ я получил от Бережного письмо, в котором он дал определение понятию вандализм.

Ведь их же, небось, начальство даже к себе не подпускает. «Возникает вопрос — придумай что-нибудь сам и не отвлекай нас от жизни. За то вы и зарплату получаете, чтобы ограждать нас от этих зануд, лезущих с глупыми вопросами». И им всем, на самом деле, по фигу, какого мнения мы будем о их ведомстве. Потому что не ведомство должна защищать пресс-служба, а исключительно тех полковников и генералов, которые этим ведомством ведают. Вот, в общем, и всё.

Источник